Начали цимбалы; затем включились ударные, на которые наложилось хрипловатое пение валторн. С обнаженным клинком, сверкающим в лунном свете, ступил на мост майор Скелли.

Джеффри стоял не двигаясь справа от открытой двери, вплотную к стене павильона, которая доходила ему лишь до пояса. Пег в отчаянии цеплялась обеими руками за его левое плечо и шептала прямо в ухо:

– Ну, Джеффри, давайте!

Но он не двигался с места и не отвечал ей. Майор Скелли шел к ним своей кошачьей походкой. В правой руке он сжимал шпагу, на которой играли отсветы луны. Его левая рука скользнула за спину, под камзол, к тому месту, где заканчивался жилет.

– Стреляйте, Джеффри! Ради Бога, стреляйте же!

Услышав этот крик, Джеффри отшвырнул от себя девушку, так что она отлетела, зацепив несколько стульев, стоящих слева от него, и рухнула на стол.

Майор Скелли замер на месте; взгляд его искал Джеффри и Пег. Из-под камзола показалась его левая рука, сжимающая ствол пистолета.

Джеффри не стал ждать. Он кинулся к двери, выбежал на мост под лунный свет и поднял руку с пистолетом, собираясь выстрелить. От неожиданности у его противника отвисла челюсть, но все же майор Скелли успел первым нажать на курок. Оба выстрелили, почти не целясь, прямо в лицо друг другу.

Ослепший и оглохший, Джеффри какое-то время не мог прийти в себя. Он чувствовал, что ноги его дрожат. Знал, что пуля пролетела мимо него, хотя правая щека, опаленная порохом, горела.

Он так и не услышал, как поднялась с деревьев стая перепуганных птиц, не слышал тяжелого всплеска рядом с мостом. И лишь когда начал рассеиваться дым и Джеффри взглянул на воду своим все еще затуманенным взором, он осознал, что произошло.

На слегка волнующейся поверхности озера плавала треугольная шляпа. Рядом с ней плавал человек. Лицом кверху, с раскинутыми руками. Его уносило все дальше и дальше от моста. Человек так и не успел закрыть рот; волны перекатывались по его лицу, смывая кровь, и можно было видеть, что пуля прошла прямо между глаз майора Скелли.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Полночь на Сент-Джеймсской площади

Легкая карета, запряженная быстрыми лошадьми (по каковой причине она и была нанята в «Таверне прусского короля», что рядом с Конной переправой), стуча колесами по мостовой, пронеслась по пустынным улицам.

Как и накануне, Пег и Джеффри сидели в разных углах кареты. На этот раз, правда, она сидела слева, лицом по ходу кареты, тогда как он находился с правой стороны. На протяжении всего пути – вдоль Миллбэнк, затем Эбингдон-стрит, через Олд-Пэлис-ярд, по Маргарет-стрит и Парламент-стрит, и оттуда – через Уайтхолл и Чаринг-Кросс – трясло их ничуть не меньше, чем в прошлый раз.

Пег, бледная и дрожащая, еще не отошедшая от всего пережитого, все-таки не выдержала и запротестовала:

– Джеффри, прошу вас! Куда мы несемся?

– Нужно спешить. Уже поздно, а я должен знать, как обстоят дела на Сент-Джеймсской площади.

– Меня опять укачает. Я снова окажусь в глупом положении. Ну почему, почему? Почему вы так долго тянули и не стреляли в этого кошмарного типа? Неужели вам мешали какие-то дурацкие предрассудки? Вы не могли выстрелить в человека, который вас не видит?

– Предрассудки, сударыня? Я не мог позволить себе промахнуться! Если бы это произошло – даже не будь у него второго пистолета, – я оказался бы беспомощным перед ним, и он просто насадил бы меня на шпагу.

– Фи! Да стоило вам только захотеть, и вы в два счета выбили бы у него шпагу.

– Помолчите, сударыня.

– О, я знаю, что сейчас будет! – Пег сглотнула слезы. – Каждый раз, когда вы начинаете называть меня «сударыня»… Джеффри! Джеффри! Неужели вы не можете сказать: «Дорогая», или еще лучше: «Сердце мое!» Разве самое сокровенное начинают словами: «Черт тебя побери!»?

– Мне… мне самому неловко. Но тут уж ничего не поделаешь. Так вы на меня действуете.

– Какой ужас! Но ведь как-то, помнится, ввечеру вы напились и держали меня в объятиях и декламировали прелестные стихи какого-то Геррика и еще кого-то, Донна [50] , по-моему.

– Ну, я был пьян. Я был не в себе.

– Но вы были собой. Не могли бы вы напиваться почаще?

– Как-нибудь в более спокойное время, Пег. Я буду счастлив удовлетворить эту вашу просьбу. Пока же давайте считать, что нам сегодня повезло.

– Ничего себе, повезло!

– Более чем. В музыке ли дело или еще в чем, но просто чудо, что никто не слышал выстрелов и никто не видел, что произошло. Миссис Пилбим не в счет. В лучшем случае мы могли там застрять, в худшем – угодили бы под арест. Действительно чудо, что лодочник дождался нас. Хотя он дожидался своей платы и получил ее. Что касается стены…

– Так я и знала! – У Пег на мгновение перехватило дыхание. – Я знала, что вы это скажете. И не перестанете напоминать мне…

– Я не перестану восхищаться вами. Какая еще женщина решится лезть очертя голову на пятифутовую стену, да еще во всех своих нижних юбках с обручем? А если и решится, у кого еще хватит сил для этого? Только, ради Бога, избавьте меня сейчас от разговоров о вашей скромности – они из той же области, что истории про престера Иоанна [51] и ирландских змей. У нас сейчас есть дела посерьезнее.

На булыжной мостовой Уайтхолла, одной из худших в Лондоне, лошади снова перешли на галоп. Карету занесло, и Пег, которая уже начала в ярости приподыматься, бухнулась на сиденье.

– У нас есть дела посерьезнее. Но все не так плохо. Две проблемы уже разрешились.

– Что за чушь! О чем вы говорите?

– Из трех наших противников двоих уже нет. Хэмнит Тониш сидит на Боу-стрит, а майор Скелли мертв. Остается миссис Крессвелл, и, если нам удастся сейчас с ней справиться, завтра мне не придется возвращать вас в Ньюгейт.

Свет от правого фонаря кареты упал на конную статую Карла Первого, стоящую посреди Чаринг-Кросс. Они свернули влево, на Кокспер-стрит, и подъехали к повороту на Пэлл-Мэлл. Впрочем, если бы лошади несли их к пропасти, Пег сейчас этого просто не заметила бы.

– В Ньюгейт? – Она прямо вжалась в подушки сиденья. – Снова в Ньюгейт?

– А вы что, вообразили, что я привез вам охранную грамоту? Вы разве не слышали, что я сказал миссис Пилбим? – Джеффри посмотрел в окно. – Мне самому неприятно. Но, возможно, этого и не произойдет.

– Не я пойду в Ньюгейт, а вы! Это вам грозит тюрьма.

– Нет, Пег.

– А я говорю: вам. Это вы украли у старухи бриллианты. Теперь вас повесят, и я больше вас никогда не увижу!

– Пег, не говорите глупостей! После всех этих переживаний вы совсем перестали соображать. Я действительно взял разные драгоценности, в основном бриллианты, на сумму тридцать тысяч фунтов, по оценке господ Хуксонов с Леденхолл-стрит. Там еще много осталось. Но я имел на это право. Что вы видели в этом сундуке?

– А что я видела! Астрологические таблицы, старые ненужные пергаменты, исписанные выцветшими чернилами.

– Да. Но, чтоб вы знали, там было еще несколько пергаментов с новыми записями. А что пишется на пергаменте в расчете на долгую сохранность? Юридические документы, Пег: брачные контракты, купчие и завещания.

Он отвернулся, закрыл глаза, потом снова взглянул на девушку.

«Что происходило в душе Грейс Делайт, которая некогда звалась Ребеккой Брейсгердл? Она никогда не видела ни меня, ни моего отца. И все же я виноват перед ней. Я не должен был сжигать портрет, на котором она так похожа на… Впрочем, это несущественно. Я не должен был размышлять о том, стоит ли наказывать ее убийцу».

Он поднес руку к правой щеке, которая нестерпимо горела, и снова посмотрел в окно.

– Один из этих пергаментов и был завещанием, составленным по всей форме; по нему все, чем она владела, отходило в случае ее смерти наследнику или наследникам Тома Уинна. Но как было, взяв драгоценности, тут же перевести их в деньги? Сумасшедшего Тома Уинна слишком хорошо знали у Хуксона. Поэтому на основании завещания, еще не подтвержденного, мне тут же предложили любую необходимую сумму.